Стоит вспомнить, что в преддверии революции шахский Иран уверенно становился региональной сверхдержавой, причем подчеркнуто светской («Ислам под николаевской шинелью»). Однако рассуждения о нежизнеспособности режима Хомейни в первые годы представляют не более чем поверхностный взгляд и на свершившиеся в исламском (если точнее – шиитском) мире события, и на ее лидера – бесспорно, одного из самых выдающихся политиков ушедшего столетия. Право, ему впору было бы занять место за столом переговоров с такими мастодонтами, как Сталин, Черчилль, де Голль, Мао или Рузвельт.
Но единственным его великим современником оказался Дэн Сяопин, заложивший основы нынешней военно-экономической мощи Китая, равно как и Хомейни – теперешнего Ирана. К слову, тема китайско-иранских отношений в период правления названных лидеров требует отдельного рассмотрения. Замечу только, что в 1989-м вице-премьер КНР Тянь Цзиюнь посетил Тегеран и услышал из уст Хомейни: «Сотрудничая с другими государствами, мы предпочитаем иметь дело со странами, по отношению к которым наш народ не питает горькие воспоминания (курсив мой. – И. Х.)».
Говоря о великих государственных деятелях ушедшего столетия, можно, конечно, еще вспомнить о Маргарет Тэтчер. Но Великобритания в рассматриваемый период уже почти не играла самостоятельной роли на международной арене, единственное – эхом ее прошлого могущества стала выигранная фолклендская война. Во взаимоотношениях же с Ираном Железная леди следовала заданным заокеанским «старшим братом» курсом.
Два сатаны – пара
С Вашингтоном и Москвой дело обстояло иначе. «Картер, – пишет журналист Александр Сиротин, – был слабым политиком и президентом, но Америка устала от лжи профессионалов (названный президент пришел к власти после Уотергейта. – И. Х.) и хотела видеть во главе просто честного человека».
“ За месяц до возвращения в Тегеран Хомейни отправил в Вашингтон секретное послание ”
Брежнев к 1979-му уже являл собой больного и уставшего человека. Нельзя назвать сильным государственным деятелем и Юрия Андропова, сменившего Леонида Ильича во главе СССР. А Горбачев останется в истории одним из самых недальновидных отечественных правителей. И это тогда, когда на Ближнем Востоке разворачивались события, которые требовали и от Кремля, и от Белого дома немалого дипломатического искусства, ими, как показали дальнейшие события, в должной мере так и не проявленного.
Один из стереотипов, касающихся внешней политики великого аятоллы, связывают с его концепцией «Большого и малого сатаны». Под первым подразумевались Соединенные Штаты, под вторым – СССР. На декларативном уровне – да: для массовой аудитории предлагались именно такие штампы мировосприятия. Однако в реальности все три актора на политической сцене пытались вести более тонкую игру, иранский лидер – прежде всего, причем еще до прихода к власти.
За месяц до возвращения в уже объятый хаосом Тегеран Хомейни отправил в Вашингтон секретное послание, предложив, по словам эксперта Камбиза Фаттахи, «администрации США сделку: иранские военные слушают вас, а иранский народ следует за мной. Хомейни дал понять американцам, что если президент Картер сможет использовать свое влияние на иранских военных, сам он сумеет умиротворить нацию. Стабильность будет восстановлена, а американские интересы и граждане Ирана будут защищены».
Судя по всему, в Соединенных Штатах подобную инициативу восприняли благосклонно, с потрохами сдав верного им Пехлеви, убедив его в крайне нестабильной внутриполитической ситуации отправиться на лечение (у шаха диагностировали рак) за рубеж, а потом сделали по сути персоной нон грата в Вашингтоне и Лондоне. Белый дом на первых порах поддержал пришедших к власти исламистов во многом благодаря советнику по национальной безопасности президента Картера Збигневу Бжезинскому, сформулировавшему концепцию «Зеленого пояса» (отсюда, к слову, его прохладное отношение к Израилю). Видя рост военно-политического и экономического влияния СССР в Африке (Эфиопия, Ангола, Мозамбик прежде всего), на Ближнем Востоке и в Центральной Азии (в первую очередь в Сирии, Ливане, Афганистане и отчасти в Ираке), в странах Магриба (в Ливии и Алжире), в Юго-Восточной Азии (во Вьетнаме, Лаосе и Кампучии – после свержения красных кхмеров), «неистовый Збиг» сделал ставку на ислам как антитезу «безбожному коммунизму». Нелишне заметить, что именно в 70-е годы Советский Союз достиг военного паритета с США и куда дальше качнется чаша весов, в том числе и в плане геополитического влияния в странах третьего мира, представить не мог никто. Обе сверхдержавы опасались укрепления параллельного им центра силы – КНР. Здесь, правда, благодаря Генри Киссинджеру американцы обыгрывали СССР, начиная с организованной госсекретарем встречи Никсона и Мао Цзэдуна в 1972 году с последующим налаживанием двусторонних отношений. Однако в 1979-м НОАК продемонстрировала свою слабость в ходе короткого вооруженного конфликта с Вьетнамом, что существенным образом снизило военно-политический вес Поднебесной в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Другое дело, что в Пекине сделали надлежащие выводы и провели грамотную работу над ошибками, о чем в рассматриваемый здесь период не догадывались ни в Москве, ни в Вашингтоне.
Расчет на формирование антисоветского «Зеленого пояса» концептуально оказался верен (при недооценке советским руководством, равно как и интеллектуальной элитой страны, роли религиозного фактора в жизни тех же иранцев) и наиболее успешно был реализован в горах Афганистана. Разумеется, Бжезинский решил обратить на пользу интересам США и исламскую революцию, свершившуюся в стране, которую саму по себе он считал важным геополитическим центром, где американцы крайне опасались прихода левых к власти (при Пехлеви и в вооруженные силы Ирана, и в его экономику США вложили огромные средства, которые совсем не хотели терять), что фактически превращало бы Ближний Восток в советскую сферу влияния, и это было более чем реально, достаточно вспомнить Организацию моджахедов иранского народа (ОМИН), развязавшую самую настоящую диверсионную, если не сказать больше – гражданскую войну против шиитской власти. Как здесь не вспомнить фразу, брошенную кем-то из оминовских лидеров: «Мы не для того избавились от диктатуры шаха, чтобы установить диктатуру мулл». Только эта самая диктатура имела опору в массах, чем не могли похвастаться моджахеды.
Тем не менее в ходе революции 1979-го далеко не сразу стало ясно, кто именно побеждает – леворадикальные группировки или исламисты. А тут еще под боком Афганистан с апрельской революцией 1978 года и саддамовский Ирак с его тесными военно-экономическими связями с СССР. Поэтому дабы не допустить прихода прокоммунистических сил к власти, почти сразу после свержения шаха Бжезинский поспешил в Марокко, где встретился с назначенным Хомейни главой Временного правительства Мехди Базарганом. Замечу, что когда антишахские выступления в Иране только разгорались и несколько ранее, не кто иной, как советник Картера призывал Пехлеви «бросить, пишет на страницах «Вашингтон пост» Джим Хоугланд, все силы на подавление исламской революции», но увидев, что смертельно больной монарх неспособен на это, решил использовать новый расклад сил на Ближнем Востоке в интересах США. Что ж, политика – искусство возможного.
Трудно сказать, как отнесся бы к перспективам тесного сотрудничества с Вашингтоном сам Хомейни не на декларативном, а на практическом уровне и насколько он готов был исполнять данные Белому дому неофициальные обещания. Фаттахи цитирует строки одного из адресованных американцам посланий аятоллы: «Мы будем продавать нефть любому, кто купит ее по справедливой цене». Но это было написано в тот период, когда власть Хомейни еще не представлялась устойчивой во многом из-за неясной позиции взлелеянного Пехлеви генералитета страны.
Однобокое невмешательство
Иранский премьер-министр – человек весьма либеральных взглядов, несомненно, готов бы сделать шаг навстречу формированию взаимовыгодных партнерских отношений с Соединенными Штатами в новых условиях, однако почти сразу после встречи в Марокко произошел захват американского посольства, и на следующий день после этого Базарган подал в отставку. Именно Бжезинский стал одним из инициаторов с треском провалившейся операции «Орлиный коготь» (для сравнения: в тот же год советский спецназ блестяще осуществил штурм дворца Амина – операция «Шторм 333», а тремя годами ранее израильские коммандос провели беспрецедентную и успешную операцию «Энтеббе»).
“ Аятолла не ответил на поздравительную телеграмму Брежнева ”
Но именно после этого отношения были испорчены, обе страны вступили на путь конфронтации, не преодоленной по сей день. И нормализация американо-иранских отношений вряд ли возможна в принципе – у держав диаметральные геополитические цели в Ближневосточном регионе.
Отношения Хомейни с СССР также носили неоднозначный характер. Аятолла после своего прихода к власти не ответил на поздравительную телеграмму Брежнева, хуже того – в декабре 1980-го было разгромлено советское посольство (по меткому замечанию Владимира Фортунатова, «в соответствии с исторической традицией – в 1829-м убили иранского посла А. С. Грибоедова»). Разумеется, Иран крайне негативно отнесся к вводу советских войск в Афганистан, тем более что шиитская оппозиция в этой стране находилась на содержании Тегерана и считала Хомейни своим духовным лидером.
Надо сказать, в Москве далеко не сразу осознали масштаб произошедших в горах Загроса политических изменений. Аналитик Дмитрий Асиновский приводит высказывание Карена Брутенца, на исходе 70-х годов заведующего международным отделом ЦК КПСС: «Я не думаю, что кто-то в то время объяснил нашему руководству, что такое аятолла». Весьма показательное признание, хотя, в общем-то, и вполне понятое: марксизм ведь подразумевает поступательное развитие общества. Соответственно события в Иране должны были рассматриваться в Кремле как падение с капиталистической ступени в феодальную. Ибо религиозная идеология – составная часть традиционного, то есть феодального (если угодно – домодернового) общества. И наши аналитики полагали, что исламизация – явление временное и случайное, не сегодня-завтра власть захватят прокоммунистические, дружественные СССР силы. Востоковед Виктория Пилипенко цитирует резидента КГБ в Тегеране Леонида Шебаршина: «Не очень приятно признавать это сейчас, но предвзятость марксистко-ленинского образования помешала мне в том время оценить по достоинству это явление. Религия, ислам, мулла являлись чем-то чуждым априори. Приверженность догме искажала восприятие. А иранская революция была народной, имам Хомейни – народным вождем и шиитский ислам – единственной приемлемой для иранского народа идеологией».
Недооценив исламский фактор, в Москве были почти уверены в победе левых сил. Просто следуя логике марксизма. Позволю себе привести дольно обширную цитату из размышлений Асиновского на этот счет. На мой взгляд, она верно отражает стереотипы внешнеполитического мышления советского руководства и без преувеличения разворачивает перед нами историческое полотно, на фоне которого произошла исламская революция: «Несмотря на целый ряд стратегических неудач (поражение Гамаля Абдель Насера и его союзников в Шестидневной войне и отказ нового президента Египта Анвара Садата от сотрудничества с Москвой, переворот в Индонезии под руководством генерала Сухарто, свержение режима под руководством Сальвадора Альенде в Чили и наиболее болезненный из всех идеологический раскол с Китаем), в начале 70-х годов в Советском Союзе сложилось впечатление, что наконец марксистские законы истории приведены в действие и развивающийся мир разворачивается в сторону советского пути развития (курсив мой. – И. Х.)».
Как видим, в данной ситуации более прозорливыми оказались американцы в лице Бжезинского с его концепцией «Зеленого пояса» и стремлением поставить себе на службу исламский фундаментализм. Еще в 1978-м, когда трон под шахом зашатался, Кремль официально объявил о политике невмешательства в дела Ирана, по всей вероятности рассчитывая на неизбежную победу леворадикальных сил, как это произошло в Мозамбике, Анголе, Эфиопии, Афганистане, Никарагуа и вот-вот, как тогда казалось, должно произойти в Сальвадоре.
Другой вопрос: на чем могла базироваться подобная уверенность? Народная (по сути коммунистическая) партия Ирана «Туде» находилась в подполье, ее штаб-квартира располагалась в столице ГДР, влияние внутри возглавляемой Пехлеви страны не было существенным, а отношение советского руководства к партии – двойственным. Во всяком случае на протяжении 70-х годов, вплоть до свержения шаха Москва не предпринимала последовательных шагов, направленных на поддержку «Туде», даже больше того – инициировала прекращение ее радиовещания на территорию Ирана, осуществлявшегося из Болгарии.
И тем не менее «советские руководители и эксперты, пишет Асиновский, пришли к выводу, что свершившаяся в начале 1979 года революция довольно быстро позволит левым силам – прежде всего Народной партии Ирана – перехватить инициативу». Расчет, как видим, основанный на неверной оценке реального расклада разрозненных антишахских сил на персидской земле. Справедливости ради надо сказать, что и многие либералы на Западе недооценили исламский фактор: как здесь не вспомнить их «пророка» Фрэнсиса Фукияму с его «Концом истории».
Так или иначе, но именно СССР первым признал свершившуюся в Иране революцию и больше того – направил в страну гуманитарную помощь для пострадавших в ходе вооруженных столкновений 500 литров консервированной крови, четыре тонны медикаментов и перевязочных средств. По воспоминаниям сотрудников советского посольства, в дни беспорядков иранцы сохраняли к ним лояльное отношение. И это на фоне нередко раздававшихся криков: «Yankee, go home!».
Не в последнюю очередь неверная оценка расстановки политических сил подвигла Кремль отчасти солидаризоваться с захватившими американское посольство иранскими студентами. Их принято называть фанатиками, однако если это и верно, то отчасти. Заокеанские дипломаты оказались в руках весьма прагматичных молодых людей, по ряду свидетельств неплохо ориентировавшихся на территории посольства и сумевших восстановить часть почти уничтоженной американцами секретной документации, то есть их акция явно не была спонтанной. В Москве, по всей вероятности, руководствовались незамысловатой логикой: раз студенты против американцев, значит, за нас. Влияние бородатых мулл не на неграмотных крестьян, а на будущую интеллектуальную элиту никто тогда в кремлевских кабинетах не рассматривал всерьез.
Как сам Хомейни на первых порах относился к неизбежно новому после падения шаха формату взаимоотношений с СССР? Он, пишет Пилипенко, «пытался сгладить все чаше звучавшие во время массовых лекций-намазов антисоветские лозунги и выпады газет против СССР». Однако шаг за шагом в среде правящей религиозной элиты (внутри которой, надо заметить, также складывались далеко не простые отношения) Ирана стала выкристаллизовываться модель особого – третьего пути развития, призванного стать антитезой американскому империализму и советскому экспансионизму. Подчеркиваю: речь о взглядах именно иранского руководства, ибо называть ввод ограниченного контингента в Афганистан актом агрессии неправомерно не только с юридической точки зрения, но и с практической, поскольку колонизаторы не оказывают безвозмездную помощь местному населению путем строительства школ, больниц, не создают рассчитанную на потребности именно местного населения инфраструктуру.
Враждебное отношение Тегерана к СССР заставило последний сосредоточить на границе с Ираном свыше 20 дивизий. Возможно, это была демонстрация намерений, в начале 80-х вполне уместная. Пилипенко приводит многие факты негативного отношения иранских религиозных экстремистов не только к советскому посольству, но и расположенному в стране культурному центру, подвергавшимся нападениям толпы. При этом автор обращает внимание на интересную деталь: «Что касается активизации пропагандистской работы СССР в Иране, то она была направлена на предотвращение более активного американского информационного проникновения в Иран, на сохранение антиамериканских настроений иранского народа». Иначе говоря, несмотря ни на что, именно США, а отнюдь не радикально настроенные антикоммунистические силы внутри Ирана, виделись Кремлю главным противником на древней персидской земле, отчасти поэтому Москва не оказала поддержки партии «Туде» во время судебного процесса над ней в 1984 году.
Первыми шагами на пути трансформации советско-иранских отношений стали послание Хомейни Горбачеву и последовавший затем визит главы советского МИДа Эдуарда Шеварднадзе в Тегеран (спустя несколько месяцев Москву посетила иранская делегация во главе со спикером меджлиса Али Хашеми Рафсанджани), а также вывод 40-й армии из Афганистана. Добавим к этому завершение кровопролитной ирано-иракской войны. На современном этапе у динамично развивающегося Ирана и России схожие интересы на Ближнем Востоке и общий стратегический партнер – КНР, равно как и общий геополитический противник в лице США. И тем не менее будущий расклад сил в регионе – уравнение со многими неизвестными.
Заголовок газетной версии – «Выбор хода после шаха».